В. Г. ЧЕРТКОВУ

Ясная Поляна, 1898 год, 15 октября

Сейчас получил ваше письмо с письмами Моода и не скрою от вас, милый друг, что оно произвело на меня самое тяжелое впечатление, от которого стараюсь и никак не могу освободиться.

Во-1-х, ваше требование немедленно высылать вам все, какие есть, деньги. Я уж писал вам, что для того, чтобы собирать их (что для меня страшно нравственно трудно), мне нужно иметь простор и ясное представление о том, для чего, сколько и когда нужно. Как я писал вам, это мне нужно знать, чтобы с этим сообразовать свои demarches . Кроме того, здесь, в России, я ближе к месту действия и лучше вас могу знать, что и куда нужно. Перевести же повсюду можно в день по телеграфу. Это одно неприятное впечатление - неприятное тем, что я должен не согласиться с вами, а мне это больно. Теперь это только теоретические соображения, потому что денег теперь у меня немного: остаются тысяч 5 с голодающих , а. 12 000 от Маркса еще не получены . Второе неприятное впечатление - это письмо Моода . Изо всех его переговоров с канадским правительством так неприятно выступает этот ужасный, бессердечный, практический John Bull , которому нужны hands в его колонию и который выторговывает, что может, требуя, чтоб ему доставили здоровых людей, а что, если подохнут они где-то там,- ему все равно. Разумеется, это не может быть иначе, но все-таки больно за этих дорогих людей, и невольно приходит мысль: стоило ли столько трудов и отступлений от требований христианства для того, чтобы от одного бессердечного и жестокого хозяина перейти к другому, не менее, если еще не более, бессердечному. Чувствуется, что и в Канаде не может быть ладу у духоборов с правительством тамошним, если только духоборы будут так же, как теперь, проводить в жизнь требования христианской жизни. Третье неприятное впечатление - это ваше требование писать какие-то конспекты издателям . Мне было неприятно и, покаюсь, оскорбительно ваше требование давать читать первые главы издателям. Я бы никогда не согласился на это и удивляюсь, что вы согласились на это. А уж конспекты для меня представляют что-то невообразимое. Хотят они или не хотят, а подавать на их одобрение, я удивляюсь, что вы, любя меня, согласились. Я помню, американские издатели не раз писали письма с предложениями очень большой платы, и я полагал, что дело так и будет и так и поведется вами, но если надо показывать товар и дожидаться le bon plaisir покупщиков, то, как мне ни желательно собрать деньги для духоборов, я не могу на это согласиться, потому что это и непрактично, и есть средство, кроме унижения без всякой причины, еще и продешевить товар.

Так что я бы просил вас, если вы ничего еще не сделали, оставить это дело и предоставить его мне. Я думаю, что я сделаю его лучше, по крайней мере, не буду ни на кого досадовать.

Ну, вот, я не удержался, и мое дурное расположение духа вышло наружу, и я боюсь, что оскорбил и огорчил вас. Пожалуйста, простите меня за это или выговорите за мою несправедливость. Насчет конспекта повести соображения тоже теоретические, потому что первая часть написана, вторая же пока не напечатана, не может считаться окончательно написанной, и я могу ее изменить и желаю иметь эту возможность изменить.

Так что мое возмущение против конспектов и предварительного чтения есть не гордость, а некоторое сознание своего писательского призвания, которое не может подчинить свою духовную деятельность писания каким-либо другим практическим соображениям. Тут что-то есть отвратительное и возмущающее душу. Вообще жалею, что решился на этот шаг, тем более, что вы не облегчаете мне его, как вы во многих случаях, любя меня, делали, и напротив, заставляете меня в нем раскаяться.

Ну, простите, пожалуйста, любящего вас, как всегда,

Л. Толстого.