С. Н. ТОЛСТОМУ

Москва, 1898 год, 25 февраля

Я только что думал о том, что если нам не приходится видеться, то отчего бы нам не писать друг другу: грамоте мы обучены и 7 копеек есть. А тут и получил твое письмо, которому был очень рад, только не известию о Верочке . Это, наверное, этот ужасный воняющий фонарь. Я помню, что не мог просто оставаться в комнате от жара, надышенного воздуха и копоти, а каково же в этом воздухе еще говорить. Она пишет, что ей гораздо лучше, а ты пишешь, что дурно. Дай бог, чтобы ее была правда. Таня непременно едет к вам. А я нет. Правда, нельзя уехать, то есть дурно бы было уехать. А как бы хотелось и у вас быть, и вне Москвы. Мужику, разумеется, я ничего не мог сделать, кроме неприятных для него разговоров . Маша наша тоже все хворает и очень слаба, но, по письмам судя, она не унывает и духом бодра, то есть жива и старается как можно лучше переносить болезнь. И это меня радует. Так же, уверен, и Верочка. Если выбирать, чтоб была здоровая, гладкая и глупая, как круговая овца, или больная, да умная, в настоящем, мужицком значении этого слова, то, разумеется, пусть лучше будет больная.

Таня тебе расскажет про мою внешнюю жизнь, про внутреннюю же могу сказать, что мне хорошо, несмотря на желудочное нездоровье, которое влияет очень дурно на расположение духа. События в мире с Дрейфусом и Боголюбовым и т.п., всей литературой и музыкой, и живописью только показывают, как мы всё больше и больше расходимся с царствующим миром. Для меня это не неприятно и не тяжело, потому что это как старика трава, которая сохнет и гадка, а из-под нее идут молодые ростки, засела щеткой. И я их вижу. Это не одни мужики Ляпуновы , как ты, может, думаешь, что я думаю, а все настоящее христианское, которое растет, несмотря на гниющую старику. Прощай пока. Буду пользоваться своим умением писать и обладанием 7 копейками. И ты также. Марью Михайловну, Верочку, Варю, Машу целую.

Л. Т.