H. H. СТРАХОВУ

Ясная Поляна, 1877 год, 6 ноября

Только что хотел вам писать, дорогой Николай Николаевич, именно с тем, чтобы спросить у вас, что с вами делается - нет ли у вас горя, или не очень ли вы увлеклись работой, как получил ваше письмо.

Очень грустно мне за вас; я по тону, которым вы говорили о покойном, чувствовал, что он вам очень близок и дорог. Мне кажется, что из того, что я от вас знаю о нем, я ясно понимаю его характер, и он мне очень мил. Тем более сочувствую вам и тем менее могу ободрить вас, что я сам это последнее время в самом унылом, грустном, убитом состоянии духа. Разумеется, я не знаю, отчего это происходит; если бы я знал, я бы боролся. Но два главные предлога моей грусти, это моя праздность, постыдная и совершенная, и состояние жены, болезненная беременность и предстоящие в декабре роды. Менее важный предлог, это - мучительная эта война.

Знаю, что грех мне жаловаться, но в душе я сам себе и только вам одному жалуюсь. Мучительно и унизительно жить в совершенной праздности и противно утешать себя тем, что я берегу себя и жду какого-то вдохновения. Все это пошло и ничтожно. Если бы я был один, я бы не был монахом, я бы был юродивым - то есть не дорожил бы ничем в жизни и не делал бы никому вреда.

Пожалуйста, не утешайте меня, и в особенности тем, что я писатель. Этим я уже слишком давно и лучше вас себя утешаю; но это не берет, а только внемлите моим жалобам, и это уже меня утешит.

На днях слушал я урок священника детям из «Катехизиса». Все это было так безобразно. Умные дети так очевидно не только не верят этим словам, но и не могут не презирать этих слов, что мне захотелось попробовать изложить в катехизической форме то, во что я верю, и я попытался. И попытка эта показала мне, как это для меня трудно и, боюсь, невозможно.

И от этого мне грустно и тяжело.

Может быть, письмо мое подействует на вас по правилу similibus curantur и возбудит вас к энергии. Дай бог. Но не сердитесь на меня за это.

Всей душой любящий вас Л. Толстой.

6 ноября.